О покаянии и исповеди. Митрополит Антоний Сурожский

Обратимся теперь к двоякой теме: о покаянии и об исповеди. Исповедь, конечно, содержит в себе покаяние, но чтобы понять, в чем суть покаяния, надо говорить о нем отдельно.

О покаянии

Покаяние заключается в том, что человек, который до того отвернулся от Бога или жил собой, вдруг или постепенно понимает, что его жизнь не может быть полной в том виде, в каком он ее переживает.

Покаяние заключается в том, чтобы обернуться к Богу лицом. Это момент – только изначальный, но решительный, когда мы вдруг переменяем курс и вместо того, чтобы стоять спиной или боком по отношению к Богу, к правде, по отношению к своему призванию, делаем первое движение, – мы обратились к Богу.

Мы еще не покаялись, в том смысле, что не изменились, но для того, чтобы это случилось, мы должны что-то пережить: невозможно отвратиться от себя и обратиться к Богу просто потому, что нам вздумалось.

Бывает, что человек живет спокойно, ничего особенного с ним не происходит, он как бы «пасется» на поле жизни, щиплет траву, не думая ни о бездонном небе над собой, ни о какой-либо опасности; ему жить хорошо. И вдруг случится нечто, что обращает его внимание на то, что не все так просто; вдруг он обнаруживает: что-то «не то». Каким образом? Это бывает очень разно.

Бывает, что человек совершает тот или другой как будто незначительный поступок – и вдруг видит его последствия. Помню одного мальчика: он размахивал кинжалом и задел сестренке глаз. Она на всю жизнь осталась слепа на один глаз; а брат ее никогда не забыл того момента, когда вдруг понял, чтó значит бездумно, безответственно играть таким предметом как кинжал.

Это не значит, конечно, что он боялся прикоснуться к кинжалу или к перочинному ножу; но он знал: самые незначительные действия могут иметь окончательное, трагическое значение.

Бывает, что мысль, которая приводит нас к покаянию, настигает нас не так трагично, а мы вдруг слышим, что о нас думают люди. У нас всегда хорошее представление о самих себе, и когда нас критикуют, у нас тенденция думать, что тот человек, который нас не видит такими прекрасными, какими мы себя видим, ошибается. И вдруг мы услышим мнение других людей о нас. Мы считали себя героями, а все думают, что мы трусы. Мы считали себя безукоризненно правдивыми, а люди думают, что мы лукавы, и т.д.

Если остановиться вниманием на этом, мы уже ставим перед собой вопрос: что я?.. И в тот момент, когда мы ставим перед собой этот вопрос, встает и следующий: какое мое призвание в жизни?.. Я говорю не о ремесленном призвании, а – каким человеком я могу стать? Неужели я удовлетворен тем, чем являюсь? Не могу ли я себя как бы перерасти, стать лучше?..

Иногда бывает, что не народный глас, не голос того или другого нашего знакомого обращает наше внимание на нас самих, а чтение, например, Евангелия. Я читаю Евангелие и вдруг вижу, каков может быть человек; я вижу образ Христов во всей его красоте или, во всяком случае, в той мере красоты, какую я способен воспринять, и начинаю себя сравнивать. Вот когда я начинаю обращаться не на себя самого, а либо на образ Христа, либо на то, что обо мне думают люди – тогда-то и начинается суд надо мной.

И в тот момент, когда начинается суд, начинается и покаяние. Это еще не полнота покаяния, потому что произнести над собой качественный суд не значит быть раненным в душу тем, что я совершил или чем являюсь. Иногда головой мы сознаем, что плохи или должны бы быть иными в том или другом отношении, а чувством мы этого не можем пережить. Я вам дам пример.

В 1920-е годы во Франции был съезд Русского Студенческого Христианского Движения. Там присутствовал замечательный священник, отец Александр Ельчанинов, писания которого некоторые из вас, наверное, читали, потому что они были изданы не только за границей, но теперь и в России. К нему на исповедь пришел офицер и сказал: «Знаете, я вам могу выложить всю неправду моей жизни, но я ее только головой сознаю; мое сердце остается совершенно нетронутым, мне все равно. Головой я понимаю, что это все зло, а душой не отзываюсь ни болью, ни стыдом».

И отец Александр сделал потрясающую вещь; он сказал: «Не исповедуйтесь у меня, это будет совершенно напрасно. Завтра, перед тем как я буду служить литургию, вы выйдете вперед и, когда все соберутся, повторите то, что только что сказали мне, и принесете исповедь перед всеми собравшимися».

Офицер согласился на это, потому что чувствовал, что он мертвец, что в нем жизни нет, что у него только память да голова, но сердце мертво и жизнь в нем погасла. И он вышел с чувством ужаса: вот, я сейчас начну рассказывать, и весь съезд от меня отвернется. Все с ужасом посмотрят на меня с мыслью: мы думали, что он порядочный человек, а он не только негодяй, но и мертвец перед Богом… Он стал, пересилил свой страх и ужас и начал говорить.

И случилось нечто для него совершенно неожиданное: в момент, когда он сказал, для чего он стал перед царскими вратами, весь съезд к нему обратился сострадательной любовью, он почувствовал, что все ему открылись, все открыли объятия своего сердца, все с ужасом думают о том, как ему больно, как ему стыдно… И он разрыдался и в слезах произнес свою исповедь; и для него началась новая жизнь.

Тут мы касаемся очень важного момента, именно – покаяния. Покаяние не заключается в том, чтобы хладнокровно увидеть в себе грех и его принести Богу на исповеди; покаяние заключается в том, чтобы нас что-то так ударило в душу, что из наших глаз и из нашего сердца вырвались слезы.

Святой Варсонофий Великий говорит, что слезы истинного покаяния могут нас очистить так, что уже делается ненужным идти на исповедь, потому что то, что простил Бог, человеку нечего разрешать.

Есть и другое место у ученика святого Симеона Нового Богослова, святого Никиты Стифата, где говорится, что слезы истинного покаяния могут вернуть человеку даже потерянную телесную девственность… Покаяние должно быть именно такое.

Но мы не можем так каяться постоянно, это нам не под силу. Что же нам делать? Делать надо вот что. Вы, наверное, читали о том, как совершаются раскопки древних городов или памятников. Приходит археолог и начинает скрести землю. Сначала он видит только обыкновенную почву, но постепенно начинает различать какие-то очертания того, что давным-давно легло под землю. Это уже первое видение.

Когда мы самым зачаточным образом видим в себе что-либо недостойное ни нас самих, ни той любви и уважения, которыми мы окружены, ни той любви, которую Бог нам проявляет, это уже начало нашего прозрения, и мы можем пойти на исповедь и сказать: «Я знаю теперь, что под почвой, может быть, очень глубоко, лежит мир греха, но кое-что я о нем узнал уже на поверхности, я хочу это принести Богу и сказать: я это увидел. Ты мне помог это увидеть, Господи, и я отрекаюсь от этого зла. Я пока еще не умею каяться, но умею знать, что это несовместимо ни с моей дружбой с Тобой, ни с тем отношением, каким я окружен своими близкими, ни с тем, чем я хочу быть…»

Существует средневековая разрешительная молитва, оканчивающаяся словами: «И да простит тебе Господь все грехи, в которых ты истинно раскаялся». Прощается не просто то, что ты рассказал, а то, перед чем ты содрогнулся душой, что тебя обдало ужасом. Остальное является новой твоей задачей. Ты должен дальше и дальше, глубже и глубже уходить в себя, в эти раскопки, и продолжать находить то, что недостойно ни тебя, ни Бога, ни того, что о тебе думают люди. Таким образом исповедь делается частью постепенно углубляющегося покаяния, перед тобой постепенно раскрываются новые глубины.

Но вы скажете: «Неужели жизнь заключается в том, чтобы уходить в эти глубины, видеть в себе только зло, одно зло, всё уходить в тьму? С этим жить нельзя!» Нет, с этим жить нельзя, но тьму разгоняет свет. Если мы видим в себе что-либо темное, то лишь потому, что свет проник в новую глубину нашей жизни.

Вот пример, который я даю детям, но и взрослым иногда не вредно услышать детский пример. Когда дети говорят: «Я всматриваюсь во все зло, которое во мне есть, и не умею его искоренять, вырывать из себя», – я отвечаю: «А скажи: когда ты входишь в темную комнату, неужели для того, чтобы в ней перестало быть темно, ты машешь белым полотенцем в надежде, что тьма разойдется, рассеется?» – «Нет, конечно, нет!» – «А что ты делаешь?» – «Я открываю ставни, открываю занавески, открываю окно».

– «Вот именно! Ты проливаешь свет туда, где царила тьма. Так же и тут. Если ты хочешь по-настоящему каяться, исповедоваться поистине и меняться, тебе не надо сосредотoчиваться только на том, что в тебе плохо, тебе нужно как бы впустить в себя свет. А для этого надо обратить внимание на то, что у тебя уже есть светлого, и во имя этого света бороться со всей тьмой, которая в тебе есть».

– «Да, но как это делать? Неужели думать о себе: вот, я такой хороший в том или другом отношении?» – «Нет. Читай Евангелие и отмечай в нем те места, которые ударяют тебя в душу, от которых трепетно делается сердце, ум светлеет, которые соберут твою волю к желанию новой жизни. И знай, что в этом слове, в этом образе, в этой заповеди, в этом примере Христа ты нашел в себе искорку Божественного света. В этом отношении оскверненная, потемневшая икона, которой ты являешься, просветлела. Ты уже хоть немного похож на Христа, в тебе уже немного начинает проявляться образ Божий.

А раз так, то запомни, что если ты будешь грешить против этого, ты будешь осквернять святыню, которая в тебе уже есть, уже живет, уже действует, уже растет. Ты будешь потемнять в себе образ Божий, гасить свет или окружать его тьмой. Этого не делай! И если ты будешь верен тем искрам света, которые в тебе уже есть, то постепенно тьма вокруг тебя будет рассеиваться.

Во-первых, потому что там, где свет, тьма уже рассеяна, а во-вторых, когда ты обнаружил в себе какую-то область света, чистоты, правды, когда ты вдруг смотришь на себя и думаешь: в этом отношении я на самом деле настоящий человек, не только мразь, которую я себе представлял, – тогда ты можешь начать бороться с тем, что наступает на тебя, как враги наступают на город или на войско, чтобы свет потемнел в тебе. Ты, например, научился почитать чистоту. И вдруг в тебе поднимается грязь мыслей, телесных желаний, чувств, чувственность.

В этот момент можешь себе сказать: я обнаружил в себе искорку целомудрия, искорку чистоты, желание кого-то полюбить без того чтобы этого человека осквернить даже мыслью, не говоря уж о прикосновении; нет, эти мысли я в себе допустить не могу, не стану. Я буду бороться против них; и для этого обращусь ко Христу и буду кричать к Нему: Господи, очисти! Господи, спаси! Господи, помоги! – и Господь поможет. Но Он не поможет тебе, раньше чем ты сам поборешься».

Есть рассказ в жизни святого Антония Великого о том, как он отчаянно боролся с искушением, боролся так, что наконец в изнеможении упал на землю и лежал без сил. И вдруг перед ним явился Христос. Не имея даже сил подняться, Антоний говорит: «Господи, где же Ты был, когда я так отчаянно боролся?» И Христос ему ответил: «Я стоял невидимо рядом с тобой, готовый вступить в бой, если бы только ты сдался. Но ты не сдался – и победил».

И вот я думаю, что каждый из нас может научиться так каяться и приходить на исповедь каждый раз уже с новой победой и с новым видением того поля битвы, которое перед нами раскрывается все шире и шире. И мы можем получить прощение наших грехов от Христа, прощение того, что мы уже в себе начали побеждать; и кроме того, получить благодать и новую силу побеждать то, что мы еще не победили.

 

Об исповеди

Говоря о покаянии, я только коснулся исповеди, но вопрос об исповеди настолько важен, что я хочу на нем остановиться подробнее и глубже.

Исповедь бывает двоякая. Бывает личная, частная исповедь, когда человек подходит к священнику и открывает в его присутствии свою душу Богу. И бывает общая исповедь, когда люди сходятся большой или малой группой, и священник произносит исповедь за всех, включая себя самого. Я хочу остановиться сначала на частной исповеди и обратить ваше внимание вот на что.

Человек исповедуется – Богу. В поучении, которое священник произносит перед исповедью отдельного человека, говорится: «Се, чадо, Христос невидимо стоит, приемля исповедание твое; я же – только свидетель». Это надо помнить: мы исповедуемся не священнику и не он является нашим судьей. Я бы сказал больше: даже Христос в этот момент не является нашим Судьей, а является сострадающим нашим Спасителем. Это очень, очень важно, потому что когда мы приходим на исповедь, мы находимся в присутствии свидетеля. Но что это за свидетель, какова его роль?

Свидетели бывают различные. Например: случилась авария на дороге. Какой-то человек стоял при дороге и видел, что случилось; его спрашивают, что произошло. Ему совершенно все равно, кто прав, кто виноват, он просто говорит: я видел то-то и то-то… Есть другой род свидетелей – на суде: один свидетельствует против подсудимого, другой – в его пользу. Это совершенно иное положение, и этому частично соответствует священник, потому что он стоит перед Христом и говорит: «Господи, он к Тебе пришел в покаянии, – прими его! Уж если мне его жалко, то, конечно, Тебе его жалко много больше, чем мне. Я его спасти не могу, я могу с ним кое-чем поделиться, чем-то помочь, но Ты можешь его преобразить».

А есть третий род свидетеля. Когда совершается брак, приглашают самого близкого человека. Он – тот, кто в Евангелии назван «друг жениха» (в нашей практике можно было бы сказать также “друг невесты”). Это самый близкий жениху и невесте человек, который может разделить с ними самым полным образом радость преображающей встречи, соединяющего чуда.

И вот священник занимает это положение: он – друг Жениха, друг Христов, он кающегося приводит к Жениху-Христу. Он – тот, который так глубоко связан любовью с кающимся, что готов с ним разделить его трагедию и привести его к спасению. И когда я говорю “разделить его трагедию”, то говорю о чем-то очень, очень серьезном.

Мне вспоминается один подвижник, которого однажды спросили: «Каким образом каждый человек, который к тебе приходит и рассказывает о своем житье-бытье, даже без чувства покаяния или сожаления, вдруг бывает охвачен ужасом перед тем, насколько он грешен, и начинает каяться, исповедоваться, плакать – и меняться?»

И этот подвижник дал замечательный ответ. Он сказал: «Когда человек приходит ко мне со своим грехом, я этот грех воспринимаю как свой. Мы с этим человеком едины; те грехи, которые он совершил действием, я непременно совершил мыслью или желанием, или поползновением. Поэтому я переживаю его исповедь, как свою собственную, я (как он говорил) схожу ступенька за ступенькой в глубины его мрака, и когда я дошел до самой глубины, я его душу связываю со своей душой и каюсь всеми силами своей души в грехах, которые он исповедует и которые я признаю за свои. И тогда он охвачен моим покаянием и не может не каяться, и выходит освобожденным; а я по-новому каялся в своих грехах, потому что я с ним един состраданием и любовью».

Это предельный пример того, как священник может подойти к покаянию другого человека, как он может быть другом жениха, как он может быть тем, который приводит кающегося ко спасению. Но для этого священник должен научиться состраданию, должен научиться чувствовать и сознавать себя единым с кающимся.

А произнося слова разрешительной молитвы, священник их либо предваряет наставлением, либо нет. И это тоже требует честности и внимания. Иногда бывает, что священник слушает исповедь, и вдруг ему явно, как бы от Бога, от Духа Святого открывается, чтó он должен сказать кающемуся. Ему может показаться, что это не к делу, но он должен слушаться этого голоса Божьего и произнести эти слова, сказать то, что Бог ему положил на душу, на сердце и в ум. И если он так поступит, даже когда это как будто не относится к исповеди, которую принес кающийся, он говорит то, что нужно кающемуся.

Иногда у священника нет чувства, что эти слова от Бога. (Знаете, и у апостола Павла в посланиях встречаются места, где он пишет: «Это я вам говорю именем Божиим, именем Христовым…», или «Это я вам говорю от себя…»). Но это не значит, что тогда слова священника – “отсебятина”; это то, что он познал из личного опыта, и он делится этим опытом, – опытом греховности, опытом покаяния и того, чему его научили другие люди, более чистые, более достойные, чем он сам.

А порой и этого нет. Тогда можно сказать: «Вот что я вычитал у святых отцов, вычитал в Священном Писании. Я могу тебе это предложить, ты это прими во внимание, задумайся, и может быть через эти слова Божественного Писания тебе Бог скажет то, чего я не могу сказать».

А иногда честный священник должен сказать: «Я всей душой болел с тобой во время твоей исповеди, но сказать тебе на нее ничего не могу. Я буду молиться о тебе, но совета дать не могу». И у нас есть пример тому. В житии преподобного Амвросия Оптинского описываются два случая, как к нему приходили люди, открывали свою душу, свою нужду, и он три дня их держал без ответа. И когда наконец у него настоятельно просили ответа, он сказал: «Что я могу ответить? Вот три дня я молю Божию Матерь меня просветить и дать ответ, – Она молчит; как же я могу говорить без Ее благодати?»

Вот то, что я хотел сказать о частной, личной исповеди. Человек должен прийти и свою душу изливать. Не повторять чужие слова, смотря в книжку, а поставить перед собой вопрос: если бы я стал теперь перед лицом Христа Спасителя и всех людей, которые меня знают, что явилось бы для меня предметом стыда? что я не готов открыть перед всеми, потому что было бы слишком страшно, что меня увидели, каким я себя вижу?..

Вот в чем надо исповедоваться. Поставь себе вопрос: если моя жена, мои дети, мой самый близкий друг, мои сослуживцы знали бы обо мне то или другое, было бы мне стыдно или нет? Если стыдно – исповедуй. Если то или другое стыдно открыть Богу (Который и без того это знает, но от Которого я стараюсь это спрятать) или было бы страшно – открой это Богу. Потому что в момент, когда ты это откроешь, все то, что ставится в свет, делается светом. И тогда ты можешь исповедоваться и произносить свою исповедь, а не трафаретную, чужую, пустую, бессмысленную исповедь.

А если речь идет о детях, надо помнить, что детям нельзя навязывать исповедь, которая не является их собственной исповедью. Нельзя им говорить: «Ты запомни, что ты меня рассердил тем-то, что в этом ты поступил не право, вот покайся в этом». Надо дать ребенку свободу стать перед Богом как перед другом, и с Ним поделиться всей своей жизнью и душой, – даже своей болью о родителях, даже тем, как он их переживает иногда тяжело.

А теперь я хочу сказать коротко об общей исповеди. Общая исповедь может произноситься по-разному. Обыкновенно она произносится так: собирается народ, священник говорит какую-то вступительную проповедь и затем по книге читает как можно большее число тех грехов, которые он ожидает от присутствующих.

Этот перечень может быть формальным. Сколько раз я слышал: «Я не вычитывал утренних и вечерних молитв», «я не вычитывал канонов», «я не соблюдал постов», я не делал того, я не делал другого… Это все формально. Да, это не формально в том смысле, что это реальные грехи каких-то людей, может быть, даже самого священника, но это не обязательно реальные грехи этих людей; реальные грехи бывают иные.

Я вам расскажу, как провожу общую исповедь сам. Общая исповедь у нас бывает четыре раза в году. Перед исповедью я провожу две беседы, которые направлены на понимание того, чем является исповедь, чем является грех, чем является Божия правда, чем является жизнь во Христе.

Каждая беседа длится сорок пять минут, все собравшиеся сидят, слушают, затем наступает получасовое молчание, в течение которого каждый должен продумать то, что слышал, посмотреть на свою душу и продумать свою греховность. А затем бывает общая исповедь. Мы собираемся на середине храма, я надеваю епитрахиль, перед нами Евангелие, и обыкновенно я читаю Покаянный канон Господу Иисусу Христу. И под влиянием канона произношу вслух собственную исповедь – не о формальностях, а о том, в чем меня попрекает моя совесть и что открывает передо мной читаемый мною канон.

Каждая исповедь бывает иная, потому что каждый раз слова этого канона меня обличают по-иному, в другом, и я каюсь перед всеми людьми, называю вещи своим языком, своим названием. Не так, чтобы меня потом ходили и упрекали конкретно в том или другом грехе, а так, чтобы каждый грех был раскрыт перед людьми как мой собственный.

И если, произнося исповедь, я не чувствую, что истинно каюсь, я произношу и это в качестве исповеди: «Прости меня, Господи! Вот, я произнес эти слова, но они до моей души не дошли»… Эта исповедь длится обыкновенно минут тридцать-сорок, в зависимости от того, что я могу поисповедовать перед людьми.

И одновременно люди исповедуются – молча, а иногда и вслух произнося: «Да, Господи! Прости меня, и я виноват в этом!» Но это является моей личной исповедью. И, к сожалению, я настолько греховен и настолько похож на каждого, кто присутствует на этом действии, что мои слова раскрывают перед людьми их собственную греховность.

После этого мы молимся. Мы читаем часть покаянного канона, читаем молитвы перед Святым Причащением (не все, а избранные, которые относятся к тому, о чем я говорил или как исповедовался). Затем все становятся на колени, и я произношу разрешительную молитву всем. Если кто-то считает нужным потом подойти и отдельно сказать о том или другом грехе, он свободно может это сделать.

Но я на опыте знаю, что такая общая исповедь учит людей приносить частную исповедь. Многие мне говорили сначала: «Я не знаю, с чем прийти на исповедь. Я знаю, что согрешил против множества заповедей Христовых, сделал очень много дурного, но я не могу это как бы собрать в покаянную исповедь».

А после такой общей исповеди люди приходят и говорят: «Я теперь знаю, я научился, как исповедать собственную душу, опираясь на молитвы Церкви, опираясь на покаянный канон, опираясь на то, как Вы сами исповедовали свою душу и как люди вокруг меня эту же самую исповедь воспринимали и приносили, словно собственную». Я думаю, что это очень важный момент: чтобы общая исповедь была уроком того, как исповедоваться лично, а не «вообще».

Иногда приходят люди и вычитывают длинный список грехов – которые я по списку знаю, потому что у меня есть те же самые книжки, что у них. И я их останавливаю, говорю: «Ты не свои грехи исповедуешь, ты исповедуешь грехи, которые можно найти в номоканоне, в молитвенниках. Мне нужна твоя исповедь, вернее, Христу нужно твое личное покаяние, а не общее трафаретное покаяние. Ты не можешь чувствовать, что осужден Богом на вечную муку, потому что не вычитывал вечерние молитвы или не читал каноны, или не так постился».

Больше того: иногда бывает, что человек и старается, например, поститься, а потом срывается и чувствует, что осквернил весь свой пост, что ничего не остается от его подвига. А на самом деле Бог совершенно иными глазами на это смотрит.

Это я могу вам разъяснить одним примером из собственной жизни. Когда я был врачом, я занимался одной бедной русской семьей. Денег я с них не брал, потому что у них никаких денег не было. Но как-то в конце Великого поста, в течение которого я постился, если можно так сказать, «зверски», то есть не нарушая никаких уставных правил, они меня пригласили на обед, и оказалось, что они в течение какого-то времени из своего отсутствия денег собирали гроши, чтобы купить маленького цыпленка и меня угостить.

Я на этого цыпленка посмотрел и увидел в нем конец моего подвига постного. Конечно, я съел кусок цыпленка, – я не мог их оскорбить отказом; но потом пошел к своему духовному отцу и говорю: «Знаете, отец Афанасий, со мной такое горе случилось! В течение всего поста я, можно сказать, постился в совершенстве, а сейчас, на Страстной седмице, съел кусок курицы».

Отец Афанасий на меня посмотрел и сказал: «Знаешь, если бы Бог на тебя посмотрел и увидел, что у тебя нет никаких грехов, а кусочек курицы может тебя осквернить, Он тебя от этого защитил бы; но Он посмотрел и увидел в тебе столько греховности, что никакая курица тебя осквернить не может».

Я думаю, что многие из нас могут запомнить этот пример для того, чтобы быть честными, правдивыми людьми, а не просто держаться устава. Да, я съел кусочек этой курицы, но вопрос был в том, что я его съел ради того, чтобы не огорчить людей. Я ее съел не как какую-то скверну, а как дар человеческой любви.

Есть место в писаниях отца Александра Шмемана, где он говорит: все на свете – не что иное, как Божия любовь; и даже пища, которую мы вкушаем, является Божественной любовью, которая стала съедобной…

Назад к списку